Собрала свои заметки, сделанные в мастерской художественного перевода Виктора Сонькина и Александры Борисенко. Это за первый (ознакомительный) день; надеюсь и дальше получится собирать.

*

Основной вопрос перевода: переводить «слово в слово» или «мысль в мысль»? Если переводить, например, поэзию «мысль в мысль» — мысли там может, например, и не оказаться. (А главным содержанием окажется, например, форма.)

*

Блаженный Иероним, переведший Библию на латынь, считал, что способ переводить «слово в слово», создавая очень странный синтаксис, применим для священных текстов, где само расположение слов есть тайна, и эту тайну нужно блюсти.

*

Вообще идея о том, что существует некий идеальный перевод, который заменяет оригинал, потому что полностью его передает (вкус, послевкусие, оттенки, — всё) — это идея старая, соблазнительная и очень грамотно используемая для того, чтобы оригинал забыть.

В сущности, вся западно-европейская культура покоится на переводном тексте. Редкие люди читают Библию в оригинале.

*

Перевод — очень важный инструмент отращивания в языке того, чего в нём ещё нет. Когда слов и понятий нет, они придумываются. Конечно, сначала они звучат довольно нелепо и очень часто не приживаются.

Как переводить «маршмеллоу», например? Предлагаются «зефирки» или «зефиринки», но вообще-то зефир в кофе тонет, а маршмеллоу — плавает. Это разные рецептуры. При этом «маршмеллоу» — слово буквально последних пяти лет, оно воспринимается как очень новое сегодня и не во всяком контексте звучит уместно.

*

«Панталоны, фрак, жилет — всех этих слов на русском нет», — уверяет нас Пушкин, во времена которого это были новые заимствования.

*

А Набоков в русской версии «Лолиты» переводит jeans как «ковбойские панталоны».

*

Райт-Ковалеву неоднократно распяли за перевод «гамбургера» как «бутерброда с котлетой». А что ей было делать?

*

Ещё про гамбургер.

Режиссёр Олег Дорман, снявший фильм про переводчицу Лилианну Лунгину, рассказывал, как однажды сидел в гостях у Лунгиных и беседовал с мужем Лилианны, Семёном Лунгиным. К ним зашла расстроенная Лилианна, переводившая что-то в соседней комнате, и сказала: «Там у героя какой-то «гамбургер», не знаю, что это такое. Он его несёт по аэропорту». Сима предположил: «По-моему, это плащ». «Так и напишу, — сказала Лилианна, — Он перекинул гамбургер через руку…». Вышла.

Через некоторое время вошла снова и сообщила: «Он его съел».

*

Если писатель пишет: he said,…; he said, …; he said, …; he said, …, и ты так и переводишь: «он сказал: …, он сказал: …, он сказал: …, он сказал: …», то среднестатистический редактор первые два раза ещё стерпит, а дальше обязательно исправит на «ответил», «усмехнулся», «помотал головой» и «парировал».

Если писатель тоже в основном использует разнообразные глаголы говорения, а тут он просто зазевался, то и ладно. Но если эти повторы — серьезное последовательное стилистическое решение, то с редактором надо спорить. Ощущение от текста складывается из его формальных элементов в том числе, поэтому формальную часть текста невозможно игнорировать, она влияет на восприятие.

*

У Толкиена: “Boromir smiles.”

В переводе Григорьевой: «Тень улыбки промелькнула по бледному, без кровинки, лицу Боромира».

(Не шутка!)

*

Редакторы, как и переводчики, — это международная каста, у них есть свои общие особенности. Например, святая убежденность в том, что на их родном языке нельзя повторять одно и то же слово по многу раз, а на других языках можно, и что на их языке неприличные слова звучат очень неприлично («наш мат самый матерный»), а на других нормально.

Английский переводчик Оливер Реди, который недавно сделал новый перевод «Преступления и наказания», жаловался, что редактор тоже правил ему многочисленные повторы. Реди объяснял: ну вот же у Достоевского так написано. А редактор говорил: не, ну по-русски-то так можно. А по-английски нехорошо.

*

Главная добродетель переводчика — последовательность. Делай что хочешь, но делай что-то одно. Если ты решил, что у тебя текст будет архаизирован — уж будь добр, не суй туда «маршмеллоу»; пиши «ленч», а не «ланч», и «Гейдельберг», а не «Хайдельберг». Текст — это единый организм, у него есть своя логика, своя система, и переводчик обязательно в своей голове должен эту систему выстраивать.

*

Не всегда можно доверять собственной интуиции, в частности интуиции по поводу того, какие слова когда употреблялись. В переводе детективного рассказа 1930-х годов мы использовали слово «клерк», и возник спор с редактором. Он утверждал, что это современное слово, и что тогда так не могли говорить.

Тут нам на помощь приходит Корпус русского языка — огромная база данных художественных, газетных и прочих текстов разных эпох. Можно задать ему слово, словосочетание в определенном падеже, любую прихоть — и посмотреть, как эта прихоть употреблялась в разные годы. Если спросить про клерка, то по графику видно, что это слово довольно последовательно употреблялось в 1930-е годы в английских контекстах, а стало быть, мы тоже имеем право его употребить.

Некоторые современные редакторы совершенно не готовы к убойной артиллерии Корпуса. Ты им даешь десять примеров 1930-х годов, где «клерк» употреблен, и они думают: кто эти люди, они же поди неделю не спали, искали вот это вот всё?

Другое дело, что не надо это слишком свято соблюдать. Если слово не употреблялось в 1930-е, но употреблялось в 1940-е, современный читатель эту разницу в десятилетие не почувствует.

*

Немецкий философ Шлеймахер ставит вопрос не про «слово в слово» и «смысл в смысл», а уже гораздо интереснее. Он начинает говорить о двух типах перевода, которые современная переводческая наука называет domesticating translation («Понимания вас как англичанина, я думаю, как бы вы это написали, родившись под русским небом?», — так писал Диккенсу в XIX веке русский переводчик Иринарх Введенский) — и foreignizing translation (берём ничего не подозревающего русского и забрасываем его в Англию. И он там, конечно, понимает, что говорят, но ему всё чуждо, странно, неловко и некомфортно).

*

Мы живём в очень жестком пространстве ожиданий от перевода. По представлениям российского читателя, перевод должен звучать так, как будто текст был написан по-русски — это считалось правильным весь советский период, и продолжает считаться сейчас.

Или можно всё-таки читателя взять за шкирку и показать, что другая литература — на самом деле другая, но при этом читателю придется гораздо больше напрягаться.

*

Вот, скажем, window seat — это не совсем подоконник. Можно на это плюнуть и сделать вид, что это подоконник. А можно приложить дополнительное усилие, которое сделает текст более странным и заставит читателя задуматься.

А то как так получается, что на подоконнике часами сидят и читают? Неудобно же. Или как получается, что чопорная гувернантка в присутствии большого количество гостей (в «Джейн Эйр») старается держаться очень незаметно — и вдруг забирается на подоконник? На самом деле это место, предназначенное для сидения, причем о нём в английской литературе всегда говорят либо как об уютном, либо как о незаметном.

Мы любим рассказать читателю, что такое window seat. Конечно, невозможно все нюансы передать на 100%, но само намерение довольно важное.

*

Вы можете интересоваться тем, что это другая культура, или не интересоваться. Подозревать, что ваши читатели этим интересуются, или считать, что вашим читателям это неинтересно. Нужно выбрать.

*

Если читать любимый русский текст, переведенный на иностранный язык, то почти наверняка большее удовольствие доставит foreignizing translation. Потому что любой domesticating translation будет всё время вызывать обиду («там же не так!»).

*

Есть такая английская скороговорка:

Peter Piper picked a peck of pickled pepper;

A peck of pickled pepper Peter Piper picked;

If Peter Piper picked a peck of pickled pepper,

Where’s the peck of pickled pepper

Peter Piper picked?

Эту скороговорку упоминает Диккенс; например, тут:

“And, to paraphrase the idle legend of Peter Piper, who had never found his way into their nursery, if the greedy little Grandgrinds grasped at more than this, what was it for good gracious goodness’ sake, that the greedy little Grandgrinds grasped at?”

Пример хорошего перевода:

«И, перефразируя известную скороговорку о Питере Пайпере, который, впрочем, никогда не упоминался в их детстве, если всех этих грандиозных гарантий грамотности было мало маленьким Грэндграйндам для разгрызания гранита науки, то какого же ещё рожна им требовалось?»

(перевод Игоря Мокина, сделанный на семинаре)

А также, например, тут:

“As the governing precedence of Peter Piper, alleged to have picked the peck of pickled pepper, it was held physically desirable to have evidence of the existence of the peck of pickled pepper which Peter Piper was alleged to have picked; so, in this case, it was held physically important to know why Miss Landless’s brother threw a bottle, knife or fork — ot bottle, knife and fork — for the cook had been given to understand it was all three — at Mr. Edwin Drood?”

Пример хорошего перевода:

«Но если в известной истории о том, как Петрик-ветрик перчил вепря верцем-перцем тру-ля-ля! — прежде всего заинтересовывает физический факт, а именно таинственный верец-перец, которым ветреный Петрик вздумал перчить незадачливого вепря, то в данной истории всех интересовал факт психологический, а именно таинственная причина, побудившая брата мисс Ландлес бросить в Эдвина бутылкой, ножом или вилкой, а может быть, даже бутылкой, ножом и вилкой, ибо по сведениям, полученным поварихой, в деле участвовали все три предмета».

(перевод О. Холмской)