Заметки по итогам лекции Александры Борисенко о лексических проблемах перевода — они непростые, они часто возникают, и про них интересно поговорить.
*
Если внимательно присмотреться, редко какое иностранное слово переводится на русский нацело. Иностранное слово часто будет иметь слегка другое употребление, немножко другие оттенки, в чём-то пересекаться с русским аналогом, а в чём-то не пересекаться. Если вы нарисуете русский хлеб, французский pain и английский bread, — картинки окажутся разные. Даже если мы будем применять в переводе описание, мы никогда не сможем запихнуть в него все оттенки всех слов, из которых состоит текст, — с этим фактом нужно смириться. Этот факт вообще хорошо тренирует смирение.
*
Тем не менее, есть целый ряд слов, которые переводить особенно трудно, и с которыми вот так вот просто одним смирением не сладишь.
В каких-то случаях вы можете привести в русский язык кальку с английского c помощью транскрипции или транслитерации, и она может прижиться, как прижился «кэб», а может не прижиться, как не прижился «уотермен». «Уотермена» пытались ввести переводчики издательства «Академия» — они серьёзные англоманы, и предметный мир для них страшно важен. «Уотермен» означает человека, который поит лошадей на постоялом дворе — и больше ничем не занимается. И переводчики говорили: ну как же, это же так важно, что он не конюх, а именно уотермен. Но уотермен не прижился, и дело не только в том, что он по-русски трудно произносится. Это вообще довольно стихийная, непредсказуемая вещь, — приживётся слово в языке или нет.
*
Плохо обстоит дело с говорящими названиями и именами. С одной стороны, мы часто переоцениваем говорящесть имён в иностранном языке. Например, многие русские фамилии от чего-нибудь произошли. И какой-нибудь, скажем, Кошкин — это не обязательно говорящая фамилия. Мы можем вообще не слышать, что фамилия как-то связана с кошками. Но иностранцу это гораздо слышнее, и он смотрит и думает: о, Кошкин! Наверное это очень важно, наверное я обязательно должен это в переводе передать. И его потуги связать фамилию персонажа с кошками на проверку могут оказаться сильно overdone.
*
Помимо этимологии, у имён и названий есть звучание. Когда вы это звучание убиваете в попытке передать смысл, вы часто теряете больше, чем приобретаете. В романе Антонии Сьюзен Байетт Possession: A Romance есть лирический герой по фамилии Ash — такой романтический поэт викторианской эпохи. Ash — это, как мы понимаем, и дерево (ясень), и пепел, и обе эти ассоциации как-то обыгрываются в романе. Русский переводчик в стремлении сохранить отсылку к дереву сделал из этого героя Падуба. Отсылку к пеплу он при этом всё равно потерял, но главное даже не в этом. Главное в том, что имя персонажа в тексте постоянно повторяется. И во всём романе у вас оказывается не лёгкий и прекрасный Эш, а Падуб, Падуб, Падуб…
*
Не менее сложная ситуация возникает с английскими домами, они тоже всегда как-нибудь называются, причём часто совершенно бессмысленно. То, что какой-нибудь дом называется Abbey, совершенно ничего о нём не говорит, — не исключено, что это развалюха. Grange — это тоже просто слово, и как правило не надо переводить его «амбаром», это только запутает всё дело.
Конечно, иногда автор не оставляет вам выбора, и вы вынуждены сделать название говорящим. Здесь, как всегда, не может быть универсальной рекомендации, каждый раз вы имеете дело с конкретным словом и взвешиваете риски.
*
Юрий Мачкасов в своём переводе «Гарри Поттера» превращает Диагональную аллею в «пер. Пендикулярный» (потому что она Diagon alley). Так что примеры удачной передачи говорящих имен тоже есть. Но мало.
*
У Д.И. Ермоловича есть хорошая книжка «Имена собственные на стыке языков и культур», где очень подробно обсуждаются проблемы перевода имен собственных. Можно не согласиться с какими-то рекомендациями: например, он пишет, что называть Линкольна Эйбом — это нехорошо, потому что в русской традиции Линкольна знают под именем Авраама, и если при английском написании очевидно, что Abraham и Abe — это одно и то же, то по-русски у Авраама и Эйба нет ни одной общей буквы, и читатель не поймёт, что это один и тот же человек.
Это опасение кажется преувеличенным. Можно всё-таки поверить в то, что читатель не совсем тупой и догадается, что это один и тот же Линкольн. Тем более, что манера сокращать своего президента и национального героя до Эйба — довольно интересный и значимый странноведческий факт. Хорошо бы его передать.
*
Надо быть осторожнее с прецедентными именами — например, с Наполеоном. Это у нас он великий полководец, а французы часто вспоминают Наполеону его бурную любовную жизнь. При переводе фразы типа «наполеоновские планы» могут возникнуть недоразумения.
*
В каких-то случаях мы просто вынуждены подчиниться традиции. Никто не пишет «Утренняя звезда», все пишут «Морнинг стар».
В детективе Дороти Сэйерс встречается выдуманная газета с таким названием, причём выдумала она её раньше, чем такая газета появилась на самом деле. Но газета уже есть, и её уже принято называть по-русски определенный образом. Деваться некуда — пишешь «Морнинг стар», делаешь сноску, что это не та самая газета, а другая, что писательница её придумала, а потом такая газета действительно появилась.
*
В английском нет слова «самолюбие», а есть только pride, что не одно и то же; зато у англичан есть слово flatter — которое вроде как лесть, но если в русском языке «лесть» имеет отрицательную коннотацию, то по-английски это довольно нейтральное слово.
Как мы помним из предыдущей лекции, на этом месте многие любят делать глубокие выводы о национальном характере. От этого, конечно, можно и удержаться, но важно понимать, что такие плохо переводимые слова встречаются. И каждый раз, когда ты на такое слово натыкаешься, ты выбираешь, как себя с ним вести. Нужно понять, что там на самом деле написано, и как это сказать по-русски.
*
Наконец, есть ложные друзья переводчика — слова, которые могут значить то же, что они значат и у нас, но обычно этого не делают. Слово extravagant регулярно переводят как «экстравагантный», хотя оно чаще всего означает «расточительный». И extravagant dress — это как правило не в том смысле, что платье ярко-красное и с декольте, а в том смысле, что оно слишком дорогое.
*
Грубые описания секса у Генри Миллера по идее надо переводить на русский матерными словами, потому что автор намеренно выбирает самые непристойные слова, какие только есть в языке; в этом его художественная задача.
Генри Миллера стали переводить на русский после Перестройки. Тогда ещё никто из переводчиков в жизни не видел напечатанного слова из трёх букв, никто не решался этого сделать, и перевели это всё в результате какими-то скользкими эвфемизмами, — эффект оказался гораздо хуже, чем у Генри Миллера.
*
Кстати. Первые послеперестроечные переводчики Генри Миллера, впервые дорвавшись до книжки про секс, очень трогательно убирали из перевода всё, что свидетельствовало об интеллектуальности лирического героя. А лирический герой у Миллера —выпендрежник, он всё время ссылается на какие-нибудь умные книжки и философские течения; посылает танцовщице томик Шервуда Андерсона с первым утренним курьером, и прочее. Пассаж про Шервуда Андерсона переводчик опускает. Его, конечно, никто не заставлял этого делать, но душа очевидно просила переводить только самое интересное, не отвлекаясь на Шервуда Андерсона.
*
Date — это же не совсем свидание. Свидание — это черёмуха в цвету, она вся такая в платье, а он волнуется и ждёт. А date — это «Секс в большом городе».
По-английски про это есть целый пласт заштамповавшейся лексики — dating slang. А по-русски никакой заштамповавшейся лексики про это нет, вы можете только придумать её, насколько хватит остроумия, и надеяться, что вам повезёт и придуманная вами лексика приживётся.
*
Лучший пример про то, как менялся перевод в разные периоды. Чтобы развлечься напоследок.
Это — заключительный пассаж «Джейн Эйр», переведённый Гуровой в 1990-х очень близко к тексту:
Сент-Джон покинул Англию ради Индии. Он вступил на избранную им стезю и следует по ней до сих пор. Никогда еще столь мужественный пионер не пролагал дорогу среди диких скал и грозных опасностей. Твердый, верный, преданный, исполненный энергии и света истины, он трудится ради ближних своих, расчищает их тяжкий путь к спасению. Точно исполин, он сокрушает препятствующие им суеверия и кастовые предрассудки. Пусть он суров, пусть требователен, пусть даже все еще честолюбив, но суров он, как воин Великое Сердце, оберегающий вверившихся ему паломников от дьявола Аполлиона. Его требовательность – требовательность апостола, который повторяет слова Христа, призывая: «Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною». Его честолюбие – честолюбие высокой самоотверженной души, взыскующей обрести место в первом ряду спасенных – тех, кто непорочен стоит перед престолом Божьим, тех, кто разделит последние великие победы Агнца, тех, кто суть званые, и избранные, и верные.
Сент-Джон не женат и теперь уже не женится никогда. Труд его был по силам ему, а ныне труд этот близок к завершению – его дивное солнце спешит к закату. Его последнее письмо исторгло у меня из глаз человеческие слезы и все же исполнило мое сердце божественной радости: ему уже мнится заслуженная награда, его нетленный венец. Я знаю, следующее письмо, начертанное рукой мне не известной, сообщит, что добрый и верный раб наконец призван был войти в радость господина своего. Так к чему лить слезы? Никакой страх не омрачит последний час Сент-Джона, ум его будет ясен, сердце исполнено мужества, надежда неугасима, вера тверда. Залогом тому его собственные слова.
«Мой Господин, – пишет он, – предупредил меня. Ежедневно Он возвещает все яснее: “Ей, гряду скоро!”, и ежечасно все более жаждуще я отзываюсь: “Аминь. Ей гряди, Господи Иисусе!»»
А это — он же в переводе Станевич 1950-х. В свойственной советскому переводу манере убрана вся «религиозная пропаганда»:
Что касается Сент-Джона, то он покинул Англию и уехал в Индию. Он вступил на путь, который сам избрал, и до сих пор следует этой стезей.
Он так и не женился и вряд ли женится. До сих пор он один справляется со своей задачей; и эта задача близка к завершению: его славное солнце клонится к закату. Последнее письмо, полученное от него, вызвало у меня на глазах слезы: он предвидит свою близкую кончину. Я знаю, что следующее письмо, написанное незнакомой рукой, сообщит мне, что Господь призвал к себе своего неутомимого и верного слугу.
И, наконец, перевод великого Иринарха Введенского (19 век):
Мистер Сент-Джон Риверс уехал в Индию и сделался там отличным миссионером. Он не женат.
